Шенгенская история - Страница 143

143

Сделав еще один глоток и опустив чашку на стол, Клаудиюс бросил взгляд на пальцы правой руки, только что сжимавшие ручку кружки. Удивился, как легко забылась боль исколотых колючей и упругой проволокой пальцев. Теперь он умел легко вставлять спицы в ребра клетки. Точно так же, как это делал его болгарский предшественник. А пальцы зажили, хотя кожа на их подушечках огрубела, стала толще.

Задумался о работе. Она по-прежнему казалась ему удивительно глупой, ведь можно было бы просто покупать готовую металлическую сетку, разрезать по размеру клеток и прибивать к деревянным ребрам. Он даже высказал это в качестве предложения Шляхтичу, но тот в ответ только ехидно улыбнулся и сказал: «Тогда наши клетки ничем не будут отличаться от китайских! А китайские на десять фунтов дешевле!» А еще он сказал, что в товаре должен быть отчетливо виден физический труд, тем более, что на каждую клетку прибивалась овальная металлическая бляха с выдавленной надписью «Made in Britain»!

– Made in Britain! – Повторил вслух Клаудиюс и усмехнулся, подумав, что ни один англичанин не прикасался руками к их клеткам, но металлическая бляха не врет – всё это действительно сделано в Англии!

В кафе зашла шумная компания из пяти парней. Остановились у стойки. Сделали заказ на непонятном Клаудиюсу языке. Уселись за два составленных вместе пластиковых столика. Бармен принес им несколько бутылок пива и рюмки. Один из пришедших вытащил из сумки принесенную с собой бутылку рома. Их шумный и веселый разговор оттолкнул мысли Клаудиюса в прошлое. Само собой вспомнилось, как они вшестером прошлым летом так же громко и весело галдели на фестивале, так же пили «Три девятки» в кафе-палатке и запивали пивом, так же были беззаботны и ни на кого не обращали внимания. Правда, эти ребята зашли сюда веселой компанией, а он тут сидит один. А вот если бы тогда, двадцатого декабря, зимней снежной ночью в домике у Ренаты на ее хуторе со смешным названием они решили бы поехать куда-нибудь вместе в одну страну, в один город?! Может, тогда все было бы намного лучше и уж точно – веселее! Почему они разъехались? Почему каждый хотел уехать в «свою» страну, в «свой» город? Почему у них даже в мыслях не возникло поехать куда-нибудь всем вместе? Неужели только потому, что они литовцы, а не сербы или боснийцы? Потому, что им, литовцам, нравится выдерживать дистанцию? Нравится одиночество и независимость? Нравится укрываться не только от внимания незнакомых, но и даже от внимания друзей и родных? Нет, наверное, это не так! Просто так получилось! Ведь они уехали парами!

И если бы он сейчас сидел тут вместе с Ингридой, этих мыслей у него бы не возникло! Он был бы счастлив и наверняка раздражен присутствием этой шумной компании.

«А был бы я рад, если бы они зашли, громко разговаривая на литовском?» – спросил себя мысленно Клаудиюс и замер, не сразу найдя ответ.

Нет, ему одновременно нравилось его «литовское» одиночество, его замкнутость, дистанция, которую он подсознательно сохранял между собой и окружающим миром, улыбаясь этому миру «по-английски» безучастно и вежливо. Но все-таки он не рассчитывал на полное одиночество. Один он, без Ингриды, никогда бы сюда не приехал. И вообще никуда бы не поехал. Один без Ингриды он – как парашютист, прыгнувший без парашюта. Они должны быть вдвоем!

Клаудиюсу стало грустно. Он вышел на улицу. Вышел во влажный и слегка прохладный приморский воздух, вышел в темноту вечера, подсвеченную окнами в домах Маргейта. Вышел в негромкий городской шум. И то, что шум этот в самом центре города был негромким и неживым, только доказывало, что Маргейт так же далек от процветания и полноценной жизни, как Клаудиюс – от ощущения гармонии и счастья.

Пять минут спустя он был у башенки «Пляжных часов», построенной пару столетий назад, наверное, для того, чтобы пляжники могли постоянно следить за временем. Девять часов тридцать минут. Надо идти «домой».

«Домой»? – повторил он только что возникшее в мыслях слово. Повторил и мысленно взял его в кавычки.

Три недели назад за этим «домой» прятался двухэтажный домик из красного кирпича у въездных ворот в усадьбу. В бывшую усадьбу господина Кравеца. Gate-house. В декабре прошлого года «домом» называлась комнатка в полуподвальной лондонской квартирке в Ислингтоне. Что он будет называть «домом» через месяц или два? Смогут ли они с Ингридой снова жить вместе, пусть даже если это будет опять не дом и не квартира, а комнатка? Пусть даже комнатка в том же бывшем отеле, но комнатка на двоих?

Подошел к морю. Вечерний прилив сделал полоску пляжа очень узкой. Завтра утром, когда он проснется, поднимется и подойдет к окну, море будет далеко-далеко. Отлив забирает его на двести – триста метров. Прилив возвращает море городу. Но все равно оно живет своей жизнью, как и он, Клаудиюс, живет своей жизнью, хотя хочет жить «их» жизнью, их совместной с Ингридой жизнью. Но ее «несет», ее относит регулярно прочь от него. Она как море – то прилив, то отлив. А он остается на месте, как эта башенка с часами на берегу, не обращающая внимания на морские отливы и приливы.

Клаудиюс прогулялся по дорожке, бегущей вдоль моря по краю Клифтонвилля. Навстречу в странном приморском полумраке попались несколько женщин и мужчин, прогуливавших своих маленьких собачек. Светящиеся ошейники или фонарики-подвески к ошейникам придавали собачкам значимости, словно были собачки инопланетянами, пойманными добрыми землянами и регулярно выгуливаемыми именно в темное время суток, чтобы не пугать дневной Маргейт.

143