Шенгенская история - Страница 168

168

«Пошла вон!» – шикнул на нее Кукутис, и снова тихо стало.

Глаза закрыл. Ощутил, как пальцы ладони, прижатой к сердцу, задрожали. А оно быстрее забилось. И боль знакомая усилилась, оттолкнув его внимание от всех остальных сердечных ощущений. Но сердце у него в этот раз болело не там, где Париж, а там, где Южная Англия, Кент. Париж в его сердце молчал. Только где-то севернее, не очень далеко от Парижа, иголка чужой и одновременно родной, литовской беды к его сердцу своим острием прикасалась. Прикасалась так, словно держала ее очень твердая рука. Твердая и сильная. Которая если надавит на иглу, то по самое ушко в сердце Кукутиса ее загонит.

Страх сковал Кукутиса. Страх не туда, куда надо, приехать. Париж в его сердце молчал. Англия болела. И вот эта игла на севере Франции…

– А вы прямо в Англию? – спросил он неожиданно у водителя.

– Да, на пароме.

– Я, наверное, с вами поеду, – не очень решительно попросился Кукутис.

– До порта можно, – чернокожий парень кивнул. – А дальше не пустят. Там таможня и все такое… Англичане очень строгие, посторонних перевозить к себе запрещают, даже если с нормальным паспортом!

– А там от Кале до Англии далеко? – спросил Кукутис, хотя ответ на этот вопрос почти всю свою жизнь знал, со школы, в которой старая учительница географии любила математику и время от времени задавала всем детям задачку: «Расстояние от Паневежиса до Шяуляя в два раза больше, чем расстояние между Кале и Дувром. Какое расстояние между Кале и Дувром?»

– На пароме два часа, – ответил водитель. – Но там и самолеты летают! Только не в Дувр, а дальше!

– Нет, спасибо, – мотнул головой Кукутис. – Уж лучше морем!

Глава 93. Маргейт. Графство Кент

Рабочий день закончился у Клаудиюса в этот раз нервно и своим финалом как-то даже повторил сегодняшнюю погоду – мрачную, сырую, порывисто-ветреную. Уже час прошел с неприятного момента, уже Ласло и Тиберий отправились на автобусную остановку, чтобы возвращаться в Маргейт. А он все еще сидел в сарайчике с кроликами и морскими свинками на старом стуле за деревянным верстаком, превращенным в обычный стол. Сидел и время от времени посматривал на клетку с черным кроликом Ингридой. Посматривал и сам себе удивлялся, удивлялся тому, как чуть не случившаяся «потеря» этого кролика испортила ему настроение. В принципе, ничего необычного ведь и не произошло. Пришел покупатель – румын лет сорока, низенький, крепко сбитый, в джинсах и черной кожанке. Вместе с ним дочка лет десяти. Выбрали они клетку и пришли выбирать кролика. Девочка сразу пальцем на черного показала. Клаудиюс стал объяснять отцу, что черный кролик старый, вот-вот умрет. Что лучше купить серого из другой клетки или тоже черного, который вместе с серым живет. Они молодые, маленькие. Их можно гладить, их можно легко к себе приучить. А румын по-английски почти не понимает. Просто держит в руках деньги и на дочку оглядывается. Слава богу, понял он в конце концов словосочетание «very old rabbit», объяснил по-румынски дочке, в чем дело, и ушли они с серым кроликом и новой клеткой, оставив Клаудиюса в состоянии нервного потрясения.

«Надо выпить», – подумал Клаудиюс, в очередной раз проверив время по мобильнику.

Из автобуса вышел в центре Маргейта, зашел в свое любимое «черное» кафе с газетными вырезками на стенах. Взял бутылку пива и спросил, нет ли у них чего-нибудь крепкого.

Бармен кивнул и, не задавая никаких дополнительных вопросов, наклонился, спрятавшись за стойкой. Клаудиюс услышал хлопок вытаскиваемой из бутылки пробки, потом краткое бульканье. На стойку перед ним опустилась наполненная рюмка.

– Что это? – поинтересовался он.

– Лоза, – ответил тот. – Граппа, – добавил, прочитав на лице знакомого клиента непонимание.

Усевшись за садовый железный столик, Клаудиюс еще раз обернулся на бармена.

«Можно было бы с ним поговорить, – подумал нерешительно. Но тут же отбросил эту мысль. – О чем с ним говорить? О том, как он приехал сюда и устроился барменом? А он будет слушать о моих английских приключениях? Зачем оно ему надо!»

Пригубил «лозы», глотнул пива из бутылки. Сочетание получилось удачное.

«Хорошо бы поесть», – снова оглянулся на стойку, где обычно на пластиковом подносе лежали завернутые в прозрачную пленку бутерброды по одному фунту.

В этот раз бутербродов не было. И их отсутствие только усилило чувство голода. Снова в душе у Клаудиюса стало неуютно, как в доме без крыши. Вернулась нервозность пережитого недавно стресса. Захотелось найти виновного. Эта девочка-румынка на первопричину плохого настроения никак не тянула, ее отец – тем более. На их месте мог оказаться кто угодно, любой человек, решивший в силу обстоятельств обогатить свою жизнь кроликом или морской свинкой. Нет, может, и вся история со спасением кролика Ингриды тут ни при чем? Она просто оказалась катализатором для выброса накопившихся у Клаудиюса сомнений и печалей, и если это действительно так, то причина тому могла быть только одна – он сам. Потому, что «он сам» – это все, из чего складывается и не складывается его теперешняя жизнь. Это и Ингрида со своими вывихами и со своей решительностью и упрямостью. Это же она хотела в Лондон, а не он! Он только поддакивал ее желаниям. Это же она первая с ним познакомилась еще перед музыкальным фестивалем. Она взяла его, можно сказать, за руку и сделала своим. Она привезла его в Лондон и сделала эмигрантом. Она привезла его в Суррей в усадьбу господина Кравеца и сделала садовником. А потом сделала его мастером по изготовлению клеток для кроликов. Бред!

168