Шенгенская история - Страница 224

224

Рената, не выпуская писем из рук, опустилась перед ящиком на корточки, провела взглядом вдоль шнура в матерчатой оплетке и увидела, что его штепсель лежит на полу под розеткой. Протянула руку, подняла штепсель и сунула его в розетку. После этого отошла к дверному проему и что-то заставило ее остановиться и обернуться.

Кукутис все так же что-то шептал во сне, но слов разобрать она больше не могла. Зато, как только знакомое жужжание послышалось с пола, со стороны «черного ящика», на лице ее появилась спокойная улыбка, улыбка, какая возникает у людей, понимающих, что все вокруг них происходит правильно и порядок вещей и людей ничем и никем не нарушен.

Вернувшись в свою гостиную, Рената включила свет и уселась за овальный стол. Опустила пачку писем на старую льняную скатерть.

Взяла верхнее письмо. Взгляд сам ушел на марку с королевой и на жирную круглую почтовую печать с датой отправки – 21 декабря 2007 года. Круглый, но чуть дрожащий почерк. Адресат – дедушка Йонас. Вытащила из конверта свернутый исписанный листик бумаги, развернула. Перед глазами побежали синие, написанные шариковой ручкой буквы.

«Дорогой папа, ты мне уже два месяца не отвечаешь, но я не обижаюсь. Я знаю, что виновата, и знаю, что письма доходят. Иначе бы их почта возвращала ко мне в тюрьму. На это письмо я сама прошу тебя не отвечать. Через неделю я выйду на свободу. На три года раньше!!! Наверное, потому, что я с отличием окончила тюремные бухгалтерские курсы на английском языке! Это, конечно, не повод гордиться. Но я очень рада. Через неделю я вернусь в Витби. На первое время мэрия мне пообещала комнатку в доме для женщин – жертв семейного насилия. Пока они мне не подберут социальное жилье. Того киоска „Fish and Chips“, в котором мы с Римасом работали, больше нет. Он сгорел. Но я где-нибудь устроюсь бухгалтером. И каждый день буду ходить на кладбище к Римасу. Я сделаю его могилу самой красивой на кладбище. Когда приведу ее в порядок, пришлю тебе фотографию. Знаешь, самым тяжелым за все эти годы в тюрьме для меня был запрет иметь свою собственную фотографию! Фотографии родных разрешены, а собственные – нет! Так я прожила тут пятнадцать лет без ваших лиц и без собственного. Наверное, как только приеду в Витби, пойду сфотографируюсь! А ты мне пришли мою старую фотографию, со свадьбы! Я их обе повешу на стенку, как только появится постоянное жилье!

Когда-нибудь ты меня простишь! Простишь за то, что я и тебя лишила дочери, и себя, и теперь мне нести этот крест до конца дней. Ты все равно, даже если очень не хочешь, но расскажи Ренате, что случилось! И не бойся сказать, что ее мама убила папу. Убила потому, что любила его сильнее жизни, потому, что приревновала, потому, что он дал повод для ревности и хотел уйти от меня, потому, что жизнь была невыносимо трудной, и нервы были на пределе. Но все равно – убила его и, одновременно, себя, свою жизнь и будущее. Мы с тобой больше не увидимся! Я не вернусь домой – родной дом, родной Пиенагалис меня такой не примет! Да и я больше Римаса покидать не буду! И так провела много лет вдали от него, от его могилы. Я теперь навсегда останусь там, в Витби. Там тоже красиво, только нет леса. Зато есть море и поля, есть добрые и внимательные старушки, всегда готовые угостить тебя чаем и рассказать, что дети и внуки слишком заняты, чтобы приезжать к ним в гости почаще. Кстати, эти старушки – мои соседки – написали мне в несколько раз больше писем, чем ты! Со своей первой зарплаты я куплю фотоаппарат и буду присылать тебе фотографии. И свою фотографию тоже пришлю, чтобы ты увидел, что происходит с лицом родного человека, когда он на долгие годы оказывается взаперти, теряет свободу и постепенно теряет желание снова стать свободным. Извини, эти мысли приходят ко мне, только когда я пишу тебе письма. Не пиши мне пока. Подожди, пока я пришлю тебе свой новый, не тюремный адрес. Поцелуй Ренату за меня. Но можешь не говорить, за кого ее целуешь! Может, ты был прав, когда сказал ей, что родители погибли. Да, мы погибли. Но я еще жива, и если даст Бог, мы с Ренатой когда-нибудь встретимся!

Обнимаю тебя и плачу. Плачу от радости, оттого, что через неделю я вернусь в Витби. Вернусь навсегда!

Твоя непутевая Юрате».

Дочитав, Рената размазала потекшие по щекам слезы. Аккуратно сложила листок и сунула обратно в конверт. Взгляд остановился на пачке непрочитанных писем.

Рената мотнула головой. Читать другие письма у нее сейчас не было сил.

«Она уже там, в этом Витби», – подумала она и перевела взгляд на отключенный, но не закрытый ноутбук.

Пересела на соседний стул, как раз перед компьютером. Включила. Ткнула курсором в Google, потом в Google Maps. Вбила в окошко поиска село Витби, Великобритания. Карта на мониторе ожила и «поехала» вниз и направо, пряча от взгляда Литву и Польшу, Данию и Норвегию. Перед глазами возникла Англия. Жирная синяя «загуглина», отметившая разыскиваемое Ренатой село, замерла на северо-востоке большого острова. Прямо на берегу моря.

Рената увеличила карту и увидела знакомое по письму матери название. А немного ниже по извилистой линии морского берега – город Скарборо.

Задумалась, вздохнула. Нажала под картой на иконку с надписью Google Earth и, как в кино, карта «ушла» вниз и превратилась в вид сверху, с неба. С крышами домов, с улицами, вдоль которых написаны их названия, с песочной полосой пляжа вдоль линии моря.

Рената наклонилась к монитору, чтобы еще лучше все рассмотреть, рассмотреть, как будто это она – огромная и всевидящая – наклонилась над игрушечным английским селом. На противоположном от моря конце села неровная, волнообразная улочка вела к очерченному ровными толстыми границами прямоугольнику. Внутри прямоугольника угадывались ряды могил. Среди них на чистой площадке – две высокие по сравнению с домами на соседней улочке, крыши.

224